Что такое любовь? Ученые, философы, поэты и писатели не одно столетие задавались этим вопросом. Среди последних особое место занимает Иван Алексеевич Бунин. Каждое его произведение - это поиск истинной любви, открытие бесконечного множества её граней и оттенков. Каждый герой его удивительных рассказов приходит к одному: любовь - это чувство, которое является одновременно и великим даром, и сильнейшим испытанием. Написанный в 1927 году рассказ – яркое тому подтверждение. Наш сайт предлагает небольшой рассказ И.А. Бунина «Солнечный удар» читать онлайн.
Главные герои произведения - он и она. Автор опустил их имена, подчеркивая тем самым повторяющуюся «формулу» сюжета - неожиданная встреча, стремительное сближение, всплеск чувств и неизбежное расставание. Однако между строчками затаился и третий персонаж - ослепительный солнечный свет. Читатель ощущает его повсюду: и среди «яркой и горячо освещенной столовой на палубе», и среди домов пропитанного зноем «незнакомого городишки», и среди «страшно душного, горячо накаленного» номера в гостинице, и в воспоминаниях поручика о соблазнительных, пахнущих загаром руках героини. Огнем, блеском и жарой пропитано буквально всё. Так что же это за свет такой: «слишком большая любовь», «слишком большое счастье» или быстротечная, стремительная страсть, оставляющая после себя острое послевкусие? Однозначного ответа И.А. Бунин не дает. Для писателя сфера чувств человека - это сфера величайшей, непостижимой тайны, бесконечно глубокий океан, до дна которого невозможно добраться. Глубины эти не могут не пугать. Но они и вдохновляют. В них падают и зачастую тонут. Но в то же самое время в них обретают то, что нельзя измерить и достигают высшей точки истинной любви.
Скачать рассказ «Солнечный удар» можно бесплатно на нашем сайте.
О чём рассказ Бунина «Солнечный удар»? Конечно же, о любви, иначе и быть не может. Вернее, не о любви - цельной, ясной и прозрачной, а о бесконечном множестве её граней и оттенков. Перебирая их, отчетливо ощущаешь, насколько безмерны и неутолимы человеческие желания и чувства. Эти глубины пугают и вдохновляют. Здесь остро чувствуются быстротечность, стремительность и прелесть каждого мгновенья. Здесь падают и тонут - счастливого финала априори быть не может. Но в то же время здесь и непременное восхождение к той самой недостижимой истинной любви. Итак, представляем вашему вниманию рассказ «Солнечный удар». Краткое содержание его будет изложено далее.
Неожиданное знакомство
Лето. На одном из волжских пароходов встречаются он и она. Так начинается необыкновенный рассказ Бунина «Солнечный удар». Она - молодая, прелестная маленькая женщина в лёгком «холстиноковом» платье. Он - поручик: молодой, лёгкий и беззаботный. Она после целого месяца лежания под жарким солнцем Анапы возвращается домой к мужу и трёхлетней дочке. Он плывет на том же пароходе. Ещё три часа назад каждый из них жил своей простой жизнью, не подозревая о существовании друг друга. И вдруг…
После обеда в «яркой и горячо освещенной столовой» они выходят на палубу. Впереди - непроглядная темнота и огни. Сильный, мягкий ветер беспрерывно бьёт в лицо. Пароход, описывая широкую дугу, подходит к пристани. Неожиданно он берет её руку, подносит к губам и шепотом умоляет непременно сойти. Зачем? Куда? Он молчит. Понятно без слов: они на пороге рискованного, сумасшедшего и вместе с тем столь соблазнительного предприятия, что отказаться и уйти просто нет сил. И они сходят… Заканчивается ли на этом краткое содержание? «Солнечный удар» ещё полон событий.
Гостиница
Через минуту, собрав необходимое, минули «сонную конторку», ступили на глубокий песок и молча сели к извозчику. Бесконечная, мягкая от пыли дорога. Вот проехали площадь, какие-то и остановились возле освещённого подъезда уездной гостиницы. Поднялись по старой деревянной лестнице и оказались в большом, но страшно душном, горячо накалённом за день солнцем номере. Вокруг чисто, опрятно, на окнах - белые опущенные занавески. Как только переступили порог, и за ними закрылась дверь, поручик резко кинулся к ней, и оба, не помня себя, задохнулись в поцелуе. До конца дней своих будут помнить они это мгновение. Никогда прежде и после ничего подобного не испытывали в своей жизни ни он, ни она…
Затмение или солнечный удар?
Десять часов утра. За окном солнечный, жаркий и непременно, как бывает только летом, счастливый день. Спали мало, однако она, в секунду умывшись и одевшись, сияла свежестью семнадцатилетней девчонки. Была ли она смущена? Если да, то совсем немного. От нее исходила всё та же простота, веселье и уже рассудительность. Поручик предложил дальше ехать вместе, но она отказалась, иначе всё будет испорчено. Отродясь ничего подобного тому, что случилось с ней, не было, да и не будет больше. Может, это было затмение, а может, с ними случилось нечто, схожее с «солнечным ударом».
Он на удивление легко согласился с нею. Счастливо и беззаботно довёз её до пристани, как раз к самому отходу розового парохода. В этом же настроении возвратился он и в гостиницу. Однако что-то уже изменилось. В номере всё еще чувствовался её запах - пахло её дорогим одеколоном. На подносе всё еще стояла её чашка с недопитым кофе. Постель ещё не убрана, а ширма так и стояла отодвинутой. Всё до последнего сантиметра было полно ею - и пусто. Как же так? Сердце поручика сжалось. Какое странное дорожное приключение! Ведь ничего особенного ни в этой, по сути, нелепой женщине, ни в этой мимолётной встрече - всё это уже не впервой, и всё-таки что-то не так… «В самом деле, точно какой-то солнечный удар!» Рассказ И. А. Бунина на этом не заканчивается.
Новые чувства
О чем еще поведает нам краткое содержание? «Солнечный удар», рассказ И. А. Бунина, далее повествует о новых чувствах главного героя. Память о запахе её загара, её холстинкового платья; память о живом, таком счастливом и в то же время простом звуке её голоса; память о недавних испытанных наслаждениях всей её чувственностью и женской соблазнительностью - всё еще было живо в нём безмерно, но уже стало вторичным. На первое место вышло иное чувство, доселе ему неведомое, о котором он даже и не подозревал, затевая накануне это забавное знакомство на одну ночь. Что это было за чувство - он объяснить себе не мог. Воспоминания стали неразрешимой мукой, а вся дальнейшая жизнь, то ли в этом забытом Богом городишке, то ли в ином другом месте, представлялась теперь пустой и бессмысленной. Его охватили ужас и отчаяние.
Нужно было срочно что-то делать, чтобы спастись от наваждения, не выглядеть нелепым. Он вышел в город, прошелся по базару. Вскоре возвратился в гостиницу, зашёл в столовую - большую, пустую, прохладную, и залпом выпил две или три рюмки водки. Вроде всё было хорошо, во всём ощущалась безмерная радость и счастье - и в людях, и в этом летнем зное, и в этом сложном смешении базарных запахов, а у него сердце нестерпимо ныло и разрывалось на части. Ему нужна она, и только она, хотя бы на один день. Для чего? Чтобы сказать ей, чтобы высказать ей всё то, что у него в душе - о своей восторженной любви к ней. И вновь вопрос: "Зачем, если ничего уже не изменить ни в его, ни в её жизни?" Он не мог объяснить это чувство. Он знал одно - это важнее самой жизни.
Телеграмма
Внезапно к нему пришла неожиданная мысль - отправить ей срочную телеграмму с одной единственной фразой, что вся его жизнь отныне принадлежит только ей. Это ни в коем разе не поможет ему избавиться от мучений внезапной, неожиданной любви, но однозначно облегчит его страдания. Поручик стремглав кинулся к старому дому, где была почта и телеграф, но на полпути в ужасе остановился - он не знает не имени её, ни фамилии! Не единожды он спрашивал её, и за обедом, и в гостинице, но всякий раз она смеялась, называя себя то Марьей Маревной, то заморской царевной… Удивительная женщина!
Краткое содержание: «Солнечный удар», И. А. Бунин - заключение
Куда теперь ему идти? Что делать? Он вернулся в гостиницу усталый и разбитый. Номер уже был убран. Не осталось ни единого следа её - только шпилька на ночном столике. День вчерашний и нынешнее утро казались делами давно минувших лет… Вот и подходит к концу наше краткое содержание. «Солнечный удар» - одно из удивительных произведений И. Бунина - заканчивается тем, что в душе поручика царят всё те же пустота и безысходность. Вечером он собрался, нанял извозчика, похоже, того самого, который привёз их ночью, и приехал к пристани. Над Волгой раскинулась «синяя летняя ночь», а поручик сидел на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
Ещё раз хочется напомнить, что статья посвящена рассказу И. А. Бунина «Солнечный удар». Содержание, переданное вкратце, не может отобразить тот дух, те чувства и эмоции, которые незримо витают в каждой строчке, в каждой букве рассказа, и которые заставляют безмерно страдать вместе с героями. Поэтому прочтение произведения в полном объеме просто необходимо.
«Солнечный удар», как и большинство бунинской прозы периода эмиграции, имеет любовную тематику. В нем автор показывает, что и разделенные чувства могут породить серьезную любовную драму.
Л.В. Никулин в своей книге «Чехов, Бунин, Куприн: литературные портреты» указывает, что изначально рассказ «Солнечный удар» был назван автором «Случайное знакомство», затем Бунин меняет название на «Ксения». Однако оба эти названия были зачёркнуты автором, т.к. не создавали бунинского настроения, «звука» (первое просто сообщало о событии, второе называло потенциальное имя героини).
Писатель остановился на третьем, наиболее удачном, варианте – «Солнечный удар», который образно передаёт состояние, испытанное главным героем рассказа и помогает раскрыть существенные особенности бунинского видения любви: внезапность, яркость, кратковременность чувства, мгновенно захватывающего человека и как бы сжигающего его дотла.
О главных действующих лицах рассказа мы узнаем немногое. Автор не указывает ни имен, ни возраста. Таким приемом писатель как бы возвышает своих героев над окружающей обстановкой, временем и обстоятельствами. В рассказе два главных героя – поручик и его попутчица. Они были знакомы только сутки и представить не могли, что неожиданное знакомство способно обернуться чувством, которого за всю жизнь не испытывал ни один из них. Но влюбленные вынуждены расстаться, т.к. в понимании писателя будни, быт противопоказаны любви, способны только разрушить и убить ее.
Здесь очевидна прямая, полемика с одним из известных рассказов А.П. Чехова «Дама с собачкой», где такая же неожиданная встреча героев и посетившая их любовь продолжается, развивается во времени, преодолевает испытание буднями. Автор «Солнечного удара» не смог пойти на такое сюжетное решение, потому что «обычная жизнь» не вызывает у него интереса и лежит за пределами его любовной концепции.
Писатель не сразу дает возможность своим героям осознать все, что произошло с ними. Вся история сближения героев — это своего рода экспозиция действия, подготовка к потрясению, которое свершится в душе поручика позже, и в которое он не сразу поверит. Это происходит после того, как герой, проводив свою попутчицу, возвращается в номер. Сначала поручика поражает странное ощущение пустоты его комнаты.
В дальнейшем развитие действия контраст между отсутствием героини в реальном окружающем пространстве и ее присутствием в душе и памяти главного героя, постепенно усиливается. Внутренний мир поручика наполняется ощущением неправдоподобности, неестественности всего случившегося и нестерпимой болью потери.
Писатель передает мучительные любовные переживания героя через перемены в его настроении. Сначала сердце поручика сжимается нежностью, он тоскует, пытаясь при этом скрыть своё смятение. Затем происходит своеобразный диалог поручика с самим собой.
Особо пристальное внимание Бунин уделяет жестам героя, его мимике и взглядам. Немаловажным являются и его впечатления, проявляющиеся в виде произнесенных вслух фраз, достаточно элементарных, но зато ударных. Только изредка читателю предоставляется возможность узнать мысли героя. Таким способом Бунин выстраивает свой психологический авторский анализ – одновременно и тайный, и явный.
Герой старается засмеяться, отогнать печальные мысли, но ему это не удается. Он то и дело видит предметы, которые напоминают о незнакомке: смятую постель, шпильку для волос, недопитую чашку кофе; чувствует аромат её духов. Так зарождается мука и тоска, не оставляя и следа от былой лёгкости и беззаботности. Показывая, пропасть, которая пролегла между прошлым и настоящим, писатель акцентирует субъективно-лирическое переживание времени: настоящего сиюминутного, проведенного с героями вместе и той вечности, в которую для поручика перерастает время без возлюбленной.
Расставшись с героиней, поручик осознает, что его жизнь его потеряла всяческий смысл. Известен даже тот факт, что в одной из редакций «Солнечного удара» было написано, что у поручика упорно зрела мысль о самоубийстве. Так, буквально на глазах у читателя свершается своего рода метаморфоза: на месте вполне заурядного и ничем не примечательного армейского поручика появился человек, который по-новому мыслит, страдает и чувствует себя постаревшим лет на десять.
Бунин Иван Алексеевич
Солнечный удар
Иван Бунин
Солнечный удар
После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым, прелестным смехом, - все было прелестно в этой маленькой женщине, - и сказала:
Я совсем пьяна... Вообще я совсем с ума сошла. Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно, вы милый. Это у меня голова кружится, или мы куда-то поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшой пристани.
Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы).
Поручик пробормотал:
Сойдем...
Куда? - спросила она удивленно.
На этой пристани.
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
Сумасшедший...
Сойдем, - повторил он тупо. - Умоляю вас...
Ах, да делайте, как хотите, - сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и они чуть не упала друг на друга. Над головами пролетел конец каната, потом понесло назад, и с шумом закипела вода, загремели сходни... Поручик кинулся за вещами.
Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и молча сели в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по (мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города... Извозчик остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожженными свечами на подзеркальнике, - и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.
В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного я пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безыменная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему была проста, весела и - уже рассудительна.
Нет, нет, милый, - сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, - нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...
И поручик как-то легко согласился с нею. В легком и счастливом духе он довез ее до пристани, - как раз к отходу розового Самолета, - при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни, которые уже двинули назад.
Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без нее показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был еще полон ею - и пуст. Это было странно! Еще пахло ее хорошим английским одеколоном, еще стояла на подносе ее недопитая чашка, а ее уже не было... И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и, хлопая себя по голенищам стеком, несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.
Странное приключение! - сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. - "Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать..." И уже уехала... Нелепая женщина!
Ширма была отодвинута, постель еще не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл ее ширмой, затворил окна, чтобы не слышать базарного говора и скрипа колес, опустил белые пузырившиеся занавески, сел на диван... Да, вот и конец этому "дорожному приключению"! Уехала - и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор... И прости, и уже навсегда, навеки. - Потому что где же они теперь могут встретиться? - "Не могу же я, подумал он, не могу же я ни с того, ни с сего приехать в этот город, где ее муж, ее трехлетняя девочка, вообще вся ее семья и вся ее обычная жизнь!" И город этот показался ему каким-то особенным, заповедным городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нем своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолетную встречу, а он уже никогда не увидит ее, мысль эта изумила и поразила его. Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! - И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние.
"Что за черт! - подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель за ширмой. - Да что же это такое со мной? Кажется, не в первый раз - и вот... Да что в ней особенного и что собственно случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этом захолустье?"
Он еще помнил ее всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и холстинкового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса... Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство - то страдное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже некому, некому было сказать теперь! - "А главное, подумал он, ведь и никогда уже не скажешь! И что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход!"
После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым, прелестным смехом, - все было прелестно в этой маленькой женщине, - и сказала:
Я совсем пьяна… Вообще я совсем с ума сошла. Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно, вы милый. Это у меня голова кружится, или мы куда-то поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшой пристани.
Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы).
Поручик пробормотал:
Сойдем…
- Куда? - спросила она удивленно.
- На этой пристани.
- Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
Сумасшедший…
- Сойдем, - повторил он тупо. - Умоляю вас…
- Ах, да делайте, как хотите, - сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и они чуть не упала друг на друга. Над головами пролетел конец каната, потом понесло назад, и с шумом закипела вода, загремели сходни… Поручик кинулся за вещами.
Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и молча сели в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по (мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города… Извозчик остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожженными свечами на подзеркальнике, - и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.
В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного я пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безыменная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему была проста, весела и - уже рассудительна.
Нет, нет, милый, - сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, - нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло… Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара…
И поручик как-то легко согласился с нею. В легком и счастливом духе он довез ее до пристани, - как раз к отходу розового Самолета, - при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни, которые уже двинули назад.
Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без нее показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был еще полон ею - и пуст. Это было странно! Еще пахло ее хорошим английским одеколоном, еще стояла на подносе ее недопитая чашка, а ее уже не было… И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и, хлопая себя по голенищам стеком, несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.
Странное приключение! - сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. - «Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать…» И уже уехала… Нелепая женщина!
Ширма была отодвинута, постель еще не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл ее ширмой, затворил окна, чтобы не слышать базарного говора и скрипа колес, опустил белые пузырившиеся занавески, сел на диван… Да, вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала - и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор… И прости, и уже навсегда, навеки. - Потому что где же они теперь могут встретиться? - «Не могу же я, подумал он, не могу же я ни с того, ни с сего приехать в этот город, где ее муж, ее трехлетняя девочка, вообще вся ее семья и вся ее обычная жизнь!» И город этот показался ему каким-то особенным, заповедным городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нем своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолетную встречу, а он уже никогда не увидит ее, мысль эта изумила и поразила его. Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! - И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние.
«Что за черт! - подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель за ширмой. - Да что же это такое со мной? Кажется, не в первый раз - и вот… Да что в ней особенного и что собственно случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этом захолустье?»
Он еще помнил ее всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и холстинкового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса… Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство-то страдное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже некому, некому было сказать теперь! - «А главное, подумал он, ведь и никогда уже не скажешь! И что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход!»
Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошел, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд… Да, но куда идти? У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддевке, и спокойно курил цыгарку, очевидно, дожидаясь кого-то. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так спокойно сидеть на козлах, курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? «Вероятно, только я один так страшно несчастен во всем этом городе», - подумал он, направляясь к базару.
Базар уже разъезжался. Он зачем-то походил по свежему навозу среди телег, среди возов с огурцами, среди новых мисок и горшков, и бабы, сидевшие на земле, наперебой зазывали его, брали горшки в руки и стучали, звенели в них пальцами, показывая их добротность, мужики оглушали его, кричали ему «Вот первый сорт огурчики, ваше благородие!» Все это было так глупо, нелепо, что он бежал с базара. Он зашел в собор, где пели уже громко, весело и решительно, с сознанием исполненного долга, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному садику на обрыве горы, над неоглядной светло-стальной ширью реки… Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться. Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало… Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошел в большую и пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но все-таки веяло воздухом, и заказал ботвинью со льдом. Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость, даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть ее, провести с ней еще один, нынешний день, - провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и восторженно любит ее… Зачем доказать? Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее жизни.
Совсем разгулялись нервы! - сказал он, наливая пятую рюмку водки.
Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе я стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но избавиться - он это чувствовал слишком живо - было невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и стек и, спросив, где почта, торопливо пошел туда с уже готовой в голове фразой телеграммы: «Отныне вея моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти». - Но, дойдя до старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени ее! Он несколько раз спрашивал ее об этом вчера за обедом и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила:
А зачем вам нужно знать, кто я? Я Марья Маревна, заморская царевна… Разве недостаточно с вас этого?
На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами… Как дико, как нелепо, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено, - да, поражено, он теперь понимал это, - этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! Он взглянул на чету новобрачных - молодой человек в длинном сюртуке и белом галстуке, стриженный ежиком, вытянувшийся во фронт под руку с девицей в подвенечном газе, - перевел глаза на портрет какой-то хорошенькой и задорной барышни в студенческом картузе набекрень… Потом, томясь мучительной завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряженно смотреть вдоль улицы.
Куда идти? Что делать?
Улица была совершенно пуста. Дома были все одинаковые, белые, двухэтажные, купеческие, с большими садами, и казалось, что в них нет ни души; белая густая пыль лежала на мостовой; и все это слепило, все было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным, солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Севастополь, Керчь… Анапу. Это было особенно нестерпимо. И поручик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь шпорой за шпору, зашагал назад.
Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане, в Сахаре. Он, собирая последние силы, вошел в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишен последних следов ее, - только одна шпилька, забытая ею, лежала на ночном столике! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, - обычное офицерское лицо, серое от загара, с белесыми, выгоревшими от солнца усами и голубоватой белизной глаз, от загара казавшихся еще белее, - имело теперь возбужденное, сумасшедшее выражение, а в белой тонкой рубашке со стоячим крахмальным воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лег на кровать, на спину, положил запыленные сапоги на отвал. Окна были открыты, занавески опущены, и легкий ветерок от времени до времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего безмолвного волжского мира. Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел в пространство перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слезы, - и, наконец, заснул, а когда снова открыл глаза, за занавесками уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовой печи… И вчерашний день и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад.
Он не спеша встал, не спеша умылся, поднял занавески, позвонил и спросил самовар и счет, долго пил чай с лимоном. Потом приказал привести извозчика, вынести вещи и, садясь в пролетку, на ее рыжее, выгоревшее сиденье, дал лакею целых пять рублей.
А похоже, ваше благородие, что это я и привез вас ночью! - весело сказал извозчик, берясь за вожжи.
Когда спустились к пристани, уже синела над Волгой синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по реке, и огни висели на мачтах подбегающего парохода.
В аккурат доставил! - сказал извозчик заискивающе.
Поручик и ему дал пять рублей, взял билет, прошел на пристань… Так же, как вчера, был мягкий стук в ее причал и легкое головокружение от зыбкости под ногами, потом летящий конец, шум закипевшей и побежавшей вперед воды под колесами несколько назад подавшегося парохода… И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого парохода, уже везде освещенного и пахнущего кухней.
Темная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.
Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
